Забытые поэты. Роальд Мандельштам: «Зачем о будущем жалеть?»

Роальд Мандельштам прожил очень короткую и сложную жизнь. Из-за тяжёлых заболеваний почти не покидал свою квартиру. Но успел написать много первоклассных стихов, которые поражают лёгкостью и невероятной гармонией. Сегодня рассказываем о незаслуженно забытом, прекрасном лирике середины прошлого века, а также разбираем лучшее его стихотворение.

Друзья, рады представить вам ежемесячную рубрику, посвящённую российским поэтам, творчество которых по тем или иным причинам оказалось забыто. Можете не сомневаться, в закоулках нашей истории есть немало настоящих поэтических сокровищ. Сегодня, когда в основном говорят пушки, проникновенное слово может стать незаменимым подспорьем для мыслящего и тонко чувствующего читателя.

Однофамилец более известного Осипа Мандельштама Роальд Мандельштам родился в Ленинграде и прожил всего 28 лет. Одарённый поэт-живописец, поэт-мелодист, неотделимый от культуры родного города — он всю жизнь страдал от астмы, а затем от костного и лёгочного туберкулёза. Затворник по неволе, хрустальный мальчик с вкрадчивыми стихами, резко отличавшийся от шумных поэтов-шестидесятников. Очень одарённый поэт-живописец и поэт-мелодист.

Значит – конец фонарям,
Что им грустить, качаясь, –
Льётся на мир заря
Золотом крепкого чая.

Формально все его стихи традиционны — ритмы привычны, рифма безыскусна, а кое-где и безоглядно наивна. А образность и звук хороши настолько, что не должны устареть никогда:

С камня на камень, с камня на камень,
Стенка, решётка, пролёт...
С камня на камень, с камня на камень
Ночь потихоньку плывёт.

На этом фото Роальд в своей комнате в квартире на Садовой. Здесь поэт прожил бо́льшую часть жизни. Небритый, взъерошенный молодой человек, одетый в два свитера, укрытый, кажется, таким тяжёлым одеялом. Старое окно, за которым кромешная тьма ночного Ленинграда. Как неуютно и холодно, как... несвободно! Но в руках у Мандельштама ещё одно окно, а за ним уже не Ленинград – античная Греции.

Вот он и лежит между этими двумя окнами-порталами — не в силах жить непосредственно ни там, ни там. Как бы застрявший между реальным иссохшим стулом и его густой, импрессионистской тенью на стене. Так Роальд создавал третью реальность — поэзию.

Предположительно в 54-м году Мандельштам пишет своё самое известное стихотворение, которое, видимо, мог написать только он — мало кому известный (не имевший, кстати, прижизненных публикаций), вечно больной, осознающий свою обречённость.

* * *
Когда-то в утренней земле
Была Эллада…
Не надо у́мерших будить,
Грустить не надо.

Проходит вечер, ночь пройдёт —
Придут туманы,
Любая рана заживёт,
Любые раны.

Зачем о будущем жалеть,
Бранить минувших?
Быть может, лучше просто петь,
Быть может, лучше?

О яркой ветреной заре
На белом свете,
Где цепи тихих фонарей
Качает ветер.

А в жёлтых листьях тополей
Живёт отрада:
— Была Эллада на земле,
Была Эллада…

Стихи начинаются со строчки, где намеренно допущена грамматическая ошибка — не «на», а «в» утренней земле. Это сразу подчёркивает тональность некой доисторичности, глубинности. Не на земле, а в ней, в самой её сути. «В утренней» — слышится почти «внутренней».

Эллада или Древняя Греция — колыбель европейской цивилизации. У многих из нас с древнегреческих мифов начиналось детство. И тут Эллада — идеальная метафора воспоминания как ментального процесса. Не исчезая совсем, наши воспоминания имеют свойство меняться, терять фатальную подчас остроту, становится осознаннее.

Обратите внимания на эти повторы в первой, второй, третьей и последней строфах. В любом другом стихотворении это могло бы означать тупик поэтической мысли, топтание на месте, но здесь это утешение. Снова и снова, точно умывание речной водой, точно прикосновения тихого летнего ветра.

Ближе к финалу всплывают образы излюбленного Ленинграда (опять же качающиеся фонари), и они не кажутся чужеродными, хотя как так — Эллада же? Для Мандельштама античная Греция и послевоенный Ленинград — бесшовные части мироздания, и нам передаётся эта целостность.

В конце стихотворения мироздание как бы отвечает — последняя поэтическая фраза оформлена как реплика. Жёлтые листья тополей, то есть сама природа осеннего Ленинграда, завершая очередной круг, шёпотом произносит свой завет. Более гармоничный, между прочим, ведь в реплике Эллада уже «оказывается» на земле, — великое воспоминание больше не где-то в глубине, оно на поверхности, оно ясное и невесомое. И зачем о нём грустить — не лучше ли воспеть его?

Это стихи одновременно о частном и общем. О человеке и человечестве. О том, что прошлое, каким бы прекрасным или наоборот ужасным оно ни было, уступает будущему. А грядущие дни прекрасны по определению. Таким оказалось главное послание поэта, у которого будущего не было.