Зима и Новый год в советской поэзии. Для глубокого новогоднего настроения

Откуда есть пошёл Новый год? Из Древнего Рима. 1 января — день, посвящённый двуликому богу Янусу. Январь — Янус. Одно лицо божества смотрело назад, а другое вперёд. Ага, отлично, ничего-то и не изменилось. СССР нет, а празднуем мы всё ещё по-советски. Сегодня поговорим о том, как видели зиму и Новый год властители дум — советские поэты. Их полузабытые стихи хранят много тайн.

Итак, оденьтесь потеплее, и следуйте за мной. Но будьте осторожны, потому что сейчас вокруг вас, подобно метельному столбу, закрутятся вперемешку мгновения реальности, которой больше нет. Видите, как много выпало снега? И он идёт. И он будет идти вечно. Вот горят фонари, которые как будто поглощают снежные хлопья. Кто-то с застывшей улыбкой пронзает время-пространство и катится на валенках из 60-х в 45 год. В окне какой-то гостиницы маячит чёрный силуэт человека в цилиндре. Слышите выстрелы? Видите, дорога? Скоро по ней снова пройдут 12 красноармейцев… Прошли. Им вслед несут белый от снега гроб с телом Ленина, а навстречу уже другие люди несут из мавзолея гроб с телом Сталина. Обратите внимание, из сталинского гроба струится дыхание. Шипит телевизор из открытого окна какой-то многоэтажки: в нём едва слышна песня одного чудаковатого врача о том, что в доме не будет никого…

Перед вами только что промелькнули знаковые моменты советской поэзии. 

Как-то мрачновато, скажете вы. Ну, отечественная история не даёт скучать. Подождите, сейчас пурга поутихнет, станет светлее.

Если ещё не замёрзли, стряхните снег с пуховика, и давайте постоим здесь ещё немного.

Зима, Новый год, Рождество. Часто это таинственное время либо выгоняло поэта прочь из уютного жилища на мороз, либо заключало его в доме, как в тюрьме. А бывало и то и другое одновременно:

Одиночество гонит меня. Я стою,
Ёлку в доме чужом наряжая,
Но не радует радость чужая
Одинокую душу мою.

Это стихи поэта-фронтовика Александра Межирова. Зимой 1988 года по его вине в ДТП погиб человек. В 92 году Межиров эмигрировал в США, там и умер в конце нулевых. Он был очень хороший поэт:

И, даже крадучись по краю,
В невозвращенца, в беглеца
И в эмиграцию играю.
И доиграю до конца.

А случалось, что советский поэт говорил не о своём одиночестве.

Помните, как в один из предновогодних дней вы сидели на уроке в школе, или в университетской аудитории, а за окнами большими хлопьями падал на деревья снег? Вроде ещё не вечер, а преподаватель включает свет:

Окно выходит в белые деревья. 
Профессор долго смотрит на деревья. 
Он очень долго смотрит на деревья 
И очень долго мел крошит в руке.

В этом стихотворении Евгений Евтушенко рисует трогательную картину, в которой студенты наблюдают за растерянным профессором. Все знают, что от него ушла жена. Пожилой профессор то забудет что-то, то ошибётся. А за окном — медленный снегопад. Завораживающая колыбельная интонация пронизывает всё стихотворение. И вот занятие окончено. Профессор уходит:

Уходит он, сутулый, неумелый, 
Под снегом, мягко падающим в тишь. 
Уже и сам он, как деревья, белый, 
да, как деревья, совершенно белый, 
ещё немного — и настолько белый, 
что среди них его не разглядишь.

А тут, смотрите, что творится. Обнажённые женщины совершают закаливающие процедуры в залихватском стихотворении Андрея Вознесенского «Сибирские бани»:

Бани! Бани! Двери — хлоп!
Бабы прыгают в сугроб.

Прямо с пылу, прямо с жару —
Ну и ну!
Слабовато Ренуару
До таких сибирских «ню»!

Тут не до одиночества. Четверо парней, судя по всему из столицы, наблюдают за деревенским праздником чистоты. Шутят. А девчонки визжат, бегут со всех ног обратно в баню.

А одна в дверях задержится,
За приступочку подержится
И в соседа со смешком
Кинет кругленьким снежком!

Кстати, Вознесенский написал стихотворение «Старый Новый год», которое впоследствии станет песней «С первого по тринадцатое»:

Только в России празднуют 
Эти двенадцать дней, 
Как интервал в ненастиях 
Через двенадцать лет. 
Вьюгою Патриаршею 
Позамело капот, 
В новом несостоявшееся 
Старое настаёт.

Здесь мы видим игру со временем. Странное пограничное состояние: прошлое не прошло, а будущее уже вовсю идёт. Но мы всё так же чего-то ждём. 

А снег идёт, а снег идёт,
И всё вокруг чего-то ждёт…

Помните такую песенку? Это Евтушенко. А вот ещё Вознесенский об ожиданиях и надеждах:

Хлещет чёрная вода из крана,
Хлещет рыжая, настоявшаяся,
Хлещет ржавая вода из крана.
Я дождусь — пойдёт настоящая.

А теперь перейдём к самому главному — к ёлке. 

Когда вы были ребёнком, сколько радости приносила вам она, украшенная игрушками, гирляндами и мишурой. Вы её ждали. Подарки под ней пахли смолой. Её загадочное мерцание в зимних сумерках вдохновляло. Вы могли долго рассматривать её, стараясь запомнить количество веток и расположение игрушек на ней. Вечером нарочно выключали телевизор, чтобы услышать её шёпот… 

А потом игрушки и гирлянды срывались, а ёлка в последний раз махала вам из дверного проёма. Вы смотрели на след, который оставляла «уходящая» ёлка — зелёная колючая кровь. Вы скучали. А потом навсегда забывали, как она выглядела.

И сегодня, когда после новогодних праздников вы видите на помойках эти груды выброшенных деревьев, что-то невыразимое бередит вашу душу. Вам всё ещё жаль ёлку? Вы до сих пор скучаете? 

Давайте попробуем разобраться с вашими чувствами. Поможет нам в этом песня Булата Окуджавы «Прощание с новогодней ёлкой», которая по праву считается одной из вершин советской поэзии.

Синяя крона, малиновый ствол,
Звяканье шишек зелёных.
Где-то по комнатам ветер прошёл:
Там поздравляли влюблённых.
Где-то он старые струны задел —
Тянется их перекличка…
Вот и январь накатил-налетел,
Бешеный как электричка.

Снова одиночество. Влюблённые пары где-то там, а поэт один и безучастен. Он слышит бешеный ритм нагрянувшего суетного января. Сравнение с электричкой заставляет вспомнить другое великое стихотворение, «Балладу о прокуренном вагоне». Оно стало новогодним благодаря тому, что столь отрезвляюще прозвучало в финале фильма «Ирония судьбы, или С лёгким паром». В «Балладе…» тоже несётся общественный транспорт, разбивая человеческие судьбы.

Окуджава:

Мы в пух и прах наряжали тебя,
мы тебе верно служили.
Громко в картонные трубы трубя,
словно на подвиг спешили.

Разве не так? Именно что «в пух и прах» — торопясь, вкладывая всю душу. Как будто от того, как мы нарядим ёлку, будет зависеть весь будущий год. 

И тут, словно на морозном окне, вырисовывается женский образ:

Даже поверилось где-то на миг
(знать, в простодушьи сердечном):
женщины той очарованный лик
слит с твоим празднеством вечным.

Женщина тоже уйдёт, не успев прийти. 

Посмотрите, как про новогоднюю ель пишет Окуджава ближе к финалу песни:

Но начинается вновь суета.
Время по-своему судит.
И в суете тебя сняли с креста,
и воскресенья не будет.

Ну конечно! Крестовина — это крест. А ель — христологический образ. Мы чувствуем на подкорке эту связь ёлки с казнённым чудотворцем!

Деревце дарило нам надежду и ощущение сказки. Ценой собственной жизни. А теперь мы угрюмо и холодно избавляемся от неё. Только вот воскресенья не будет. «Воскресенья не будет» — так мог написать только советский поэт. Гениальный советский поэт.

Концовка:

Ель моя, Ель, словно Спас-на-крови,
твой силуэт отдалённый,
будто бы след удивлённой любви,
вспыхнувшей, неутолённой.

Даже чисто внешне последняя строфа похожа на ёлку. Почти подряд использованы три слова, в которых есть буква «ё» — то ли еловые шишки, то ли новогодние шары.

И, конечно, важнейшими строчками являются последние две — о «вспыхнувшей», но «неутолённой» любви.

Мы никогда не сможем в полной мере насладиться новогодними праздниками. Как и любовью. Никогда не отпустим прошлое, и никогда не будем готовы к будущему. 

Но это чувство волшебного перекрёстка времён, которое возникает лишь в конце декабря — начале января, дарит нам глубокое единение. Даже если в жизни не всё гладко, мы стоим перед этими вездесущими  разноцветными огоньками, и загораемся сами. Новый год обязательно поддержит, и совсем необязательно так, как мы этого хотели. А вдруг праздники дают нам то, о чём мы мечтаем тайно, подспудно?

Наша прогулка завершается. Глядите, фонари стали ярче. По дороге, которая до этого казалась мрачной, тихо плывут «Москвичи» и «Волги», смешиваясь с иномарками. Ослепляющие яркими цветами рекламные баннеры талдычат о выгодных кредитах. А поодаль, в шапках-ушанках, в шубах, стоят молодые советские поэты. Они улыбаются. Они верят в нас. И у нас нет причин не доверять им.

Мы начинали с очень пессимистичных стихов Межирова, в которых лирический герой равнодушно наряжает ёлку в чужом доме. Так-то оно так. Но знаете, какое продолжение у этих стихов?

Одиночество гонит меня. Я стою,
Ёлку в доме чужом наряжая,
Но не радует радость чужая
Одинокую душу мою.
Я пою.
Одиночество гонит меня
В путь-дорогу,
В сумрак ночи и в сумерки дня.
Есть товарищи у меня,
Слава богу!
Есть товарищи у меня.

Есть.